В лабиринтах темного мира. Похождения полковника Северцева. Том 1 - Олег Северюхин

Толик

– Ви хайст ду? (Как тебя зовут?), – спросил я мальчика по-немецки и, видя, что он не понимает, переиначил вопрос. – Ви ист дайн наме?

– Наме, номине? – переспросил, оживившись, паренек и, ткнув пальцем себе в грудь, гордо сказал, – Птолемей.

– Птолемей, Птолемей, – повторил я два раза и сказал, ткнув ему пальцем в грудь, – ты – Толик, будешь Толиком, а я – Андрей, – и я ткнул пальцем себе в грудь.

– Но, но Андрей, – заговорил Толик, – Андрей эс кристо, – он провел указательным пальцем по горлу и сложил два пальца крест-накрест. – Брут, Брут, – и он ткнул пальцем в мою грудь.

Брут так Брут, хотя я только потом узнал, что обозначает эта фамилия. А Андрей – это христианское имя и, как я понял, христиан здесь сильно не жалуют.

Жестами Толик показал, чтобы я встал на колени и быстро взобрался мне на шею. Мои смутные подозрения превратились в уверенность, когда голова парня стала торчать над стенами домов. Мы шли воровать. Нашей добычей стал мешочек сушеных фиников, краюха хлеба и чистая рубаха для какого-то толстяка, потому что мне она была впору, но коротка.

Ночевали мы на старой соломе под трибунами Колизея, куда на ночь собирались многие бездомные люди в вечном городе.

Толик быстро уснул, уткнувшись головой в мой живот, а я лежал и размышлял над бренностью нашей жизни. Никто не знает, что ждет нас завтра, мы не можем предположить, что будет через час или два, а пытаемся думать о вечности и о том, что будет, когда нас вообще не будет. Неправильно все это. Нужно думать о том, что ты будешь делать сейчас, что будешь есть на ужин, где будешь спать, что у тебя будет на обед, на завтрак и вообще, как ты будешь поддерживать свою жизнь.

Это все, пожалуй, самое главное в жизни. Представьте себе, мог бы состояться Пушкин, если бы ему пришлось бегать с детишками по детским садам, яслям, больницам, сажать и копать самому картошку или бегать за ней в магазин? Если посадить его в те условия, в которых мы живем, то вряд ли из Пушкина получился бы Пушкин. Получился бы слесарь или плотник Пушкин, может, инженер Пушкин, даже поэт Пушкин, но у него бы не было того размаха, которое получали дети аристократии.

Быстрая южная ночь сменилась неторопливым рассветом и у меня стали закрываться глаза. Похоже, что разница во времени действует на человека и при перемещении во времени.

Вдруг я почувствовал, что по мне ползет чужая рука, ощупывая одежду. Воры не спят. Не найдя ничего у меня, чужая рука полезла к Толику и у него в складках одежды что-то металлически звякнуло.

– Ого, у нас что-то есть, – подумал я и схватил руку вора, заломив ее на излом в запястье.

Раздался дикий крик, разбудивший колизейскую ночлежку.

Какой-то мужик с ножом в руках прыгал вокруг меня, что-то кричал и показывал на меня пальцем. То, что было в его правой руке, трудно было назвать ножом. Кусок металла клиновидной формы с ручкой, обмотанной тряпками. Обыкновенная заточка из того, что было под рукой.

Римские бомжи поднялись и стали вокруг нас в кольцо. Я совершенно не понимал, что они говорят, но мог догадаться, что вор обвиняет меня в том, что я чуть не сломал ему руку и он за это должен меня порезать.

Я был для всех долговязым чужаком, выше каждого из них не менее чем на голову. Кроме того, я стоял и молчал, зато мой приятель Толик сновал между бомжами и что-то говорил им, а они ему что-то давали, и он что-то прятал в одежду.

Затем Толик подскочил ко мне и жестами показал, чтобы я открутил голову человеку с ножом. Похоже, что мой приятель на мне хочет сделать бизнес, и он уже сделал и принял ставки на победу одного из нас. Вот западники, они из собственных похорон будут делать шоу, чтобы получить прибыль.

Делать нечего. Убежать мне не дадут. Нужно включать мышечную память и вспоминать то, чему учили на уроках рукопашного боя и бокса.

Я рукой поманил к себе своего соперника, но он как-то не выказывал желания идти ко мне на схватку и криками пытался напугать меня или разжалобить зрителей. Тогда я пошел на него. Загнанный в угол вор попытался ткнуть меня ножом в живот, но натолкнулся на мои скрещенные руки, причем моя левая рука взялась за его запястье вооруженной руки, а правая взяла его руку в районе локтя и вывернула его, заведя руку с ножом за спину. Извлечение ножа из руки за спиной было совершенно нетрудно. Отобранный нож я постарался откинуть как можно далеко и, похоже, в кого-то попал. Обезоруженного противника я просто оттолкнул от себя, считая, что с него достаточно.

Стоящая вокруг толпа загудела. Возможно, что нарушитель спокойствия досаждал всем, и возможность наказать его чужими руками была всем приятна и желательна.

Оскорбленный в лучших воровских чувствах соперник дико закричал и бросился на меня с намерением схватить за туловище и повалить, но я остановил его левой рукой и сделал прямой хук в челюсть.

В наступившей тишине было слышно, как звякнули зубы противника, и он упал в нокаут. Подбежавший Толик что-то восторженно мне говорил, показывая горсть маленьких серебряных монет, говоря слово сестерций и таща куда-то за руку.

Я подошел к лежащему противнику, приподнял его голову, потер уши и виски, а парень по моей просьбе принес в пригоршне воды из стоящей поодаль бочки.

Поверженный противник открыл глаза и посмотрел вокруг. Увидев меня, он попытался вырваться, но я приложил свой палец к губам, показывая ему, чтобы он не дергался и жестами показал Толику, чтобы он дал ему пару сестерциев. Нехотя, но парень дал ему два сестерция, и побитый соперник ушел.

Толик купил хлеба, у нас были сворованные финики, и мы неплохо позавтракали. Сейчас самое главное – вписаться в жизнь этого города. Все остальное – мелочи. Я не тот русский, который приехал в Америку и удивляется, что американцы не говорят по-русски, чтобы понимать его.

Русские не понимают, что американцам глубоко наплевать, на каком языке ты говоришь. Если ты не говоришь на языке большинства, то можешь валить туда, куда пожелаешь. Так и я прекрасно понимал, что Рим даже не заметит присутствие и гибель одного чужака, если этот чужак так и останется чужаком.

Не откладывая дело в долгий ящик, я стал изучать латынь самым гениальным способом, которым человек после своего рождения учит родной язык. Я повторял за Толиком слова, которыми он называл те или иные предметы. Я их повторял десятки раз в различных склонениях и падежах и повсюду спрашивал:

– А это что?

Мне отвечали. Я старался понять предмет, чувственно запомнить его вид, вес, предназначение.

Толик был терпеливым учителем, понимая, что судьба связала нас не случайно и что наша встреча – это кооперация двух личностей, способных перевернуть мир.

Я не боялся и не стеснялся учиться. Учиться никогда не поздно. Нет такого возраста и нет таких людей, которые могли бы сказать:

– Все, хватит, я знаю все и мне не нужно ничему учиться.

Даже дряхлому человеку, побитому многими болезнями, нужно учиться жить в условиях этой болезни и достигать при этом возможного комфорта, передвигаясь на костылях или в кресле и принимая то положение, в котором боли не так сильны.

У меня всегда вызывает уважение, когда люди в возрасте за шестьдесят и за семьдесят учатся у своих внуков владению компьютерной техникой и как они бодро ориентируются в бескрайних просторах интернета, не оставаясь безучастными ни к одному страждущему. Этим, конечно, пользуются миллионы мошенников, но их быстро вычисляют и отфильтровывают, составляя сообщество единомышленников и людей одного века.

Брут

На выбранной нами для жительства улочке меня уже знали многие, помогая мне в изучении латинского языка. Я говорил, как маленький ребенок, радуясь каждой своей языковой победе, а соседи окликали меня и говорили:

– Эй, Брут, эта вещь называется так-то.

Я повторял за ними это слово, а ребятишки бегали за мной толпой, радуясь от возможности побыть учителями взрослого человека. Общение с детьми, постижение языка вместе с ними сделало очень быстрым процесс моей адаптации. Уже через месяц я довольно сносно говорил и мог многое объяснить из того, что мне было нужно.

Однажды мне указали на горох и сказали, что это «цицер» (cicer). Я попробовал и не нашел в нем ничего примечательного. Горох как горох. Одно примечательно – его название «цицер», от которого произошла фамилия древнего оратора – Цицерон. По-нашему – Горохов. Вот скажите, смог бы человек с фамилией Горохов стать знаменитым? Сомневаюсь. Допустим, у Пушкина или Лермонтова была фамилия Горохов. Стали бы они знаменитыми? Однозначно говорю – нет! Или возьмем для примера знаменитых адвокатов дореволюционного времени Кони и Плевако. Представьте их со звучной овощной фамилией Горохов. Разве занесли бы их в скрижали юридической истории? Не занесли.